пятница, 05 марта 2010
Последнее звено смыкает цепь в кольцо. Больше нет ни конца, ни начала. Ты отдал все долги, больше раз, чем был должен, больше раз, чем мог - но ты остаёшься здесь, и будешь делать это снова и снова. Нет, вовсе не потому, что ты не нашел выхода. Просто тебе расхотелось уходить.
Теперь ты твердо знаешь, что дверь открыта, и что она была и будет открыта всегда - но что тебе дверь.
Это ведь место, где успокаиваются нервы.
Это ведь место, где всё изучено и известно.
Это ведь место, где тебя не достанут.
Это место, из которого не попадешь туда, где хуже.
Это место, где никто не будет тебя лечить.
Скучна твоя агония в твоем сером хладном доме - но зато так сладко стабильна и безболезненна. Пока нет боли, ты не существуешь. Но зато, пока ты не существуешь, нет боли.
Смотри - там, наверху, еще один сорвался с края и думает, что летает в стае.
Скоро будет здесь.
Теперь ты твердо знаешь, что дверь открыта, и что она была и будет открыта всегда - но что тебе дверь.
Это ведь место, где успокаиваются нервы.
Это ведь место, где всё изучено и известно.
Это ведь место, где тебя не достанут.
Это место, из которого не попадешь туда, где хуже.
Это место, где никто не будет тебя лечить.
Скучна твоя агония в твоем сером хладном доме - но зато так сладко стабильна и безболезненна. Пока нет боли, ты не существуешь. Но зато, пока ты не существуешь, нет боли.
Смотри - там, наверху, еще один сорвался с края и думает, что летает в стае.
Скоро будет здесь.
понедельник, 24 августа 2009
Там, в зеркале - очень похожая рожа, что даже пригожа, но все же не то же. Я знаю, что скоро меня потревожат, найдут, согнут, и в руку мне вложат чужую ношу, новую ношу.
Всё то, что стыдно, что невозможно, запретно, негоже, неверно, грязно - всё стало ложным, всё стало плоским, всё тает воском, потому что было недостаточно сложным.
И та, что в белом, та, что в любую дверь мира вхожа - её я слышу, ее я вижу, близко, о боже, боже... Она поёт, каждой нотой тревожа связки и мышцы, кости и вены, окна и стены. Еще немного, и я все брошу.
Она победит, я предрасположен. Но все же я буду опасным тоже, и буду бороться, вонзая ногти под кожу - потому что мы стали слишком похожи.
Мы с ней как ответ, что прост и двусложен. Мы сможем.
Всё то, что стыдно, что невозможно, запретно, негоже, неверно, грязно - всё стало ложным, всё стало плоским, всё тает воском, потому что было недостаточно сложным.
И та, что в белом, та, что в любую дверь мира вхожа - её я слышу, ее я вижу, близко, о боже, боже... Она поёт, каждой нотой тревожа связки и мышцы, кости и вены, окна и стены. Еще немного, и я все брошу.
Она победит, я предрасположен. Но все же я буду опасным тоже, и буду бороться, вонзая ногти под кожу - потому что мы стали слишком похожи.
Мы с ней как ответ, что прост и двусложен. Мы сможем.
воскресенье, 17 мая 2009
Однажды ты поймешь, что твоя теорема не имеет доказательства, а моя теорема - аксиома.
Однажды ты поймешь, что яда фактов не избежать. Что термины могут быть любыми, но суть не изменишь. Что среда - это среда, и даже если назвать ее четвергом, она будет средой.
Однажды ты поймешь, что впервые видишь этого человека, по ночам спящего в твоей постели.
Однажды ты поймешь, что мир насквозь пронизан космическим холодом и не имеет границ, а ты - так незначителен, что уже мертв.
Что ты дико устал.
Что тебе страшно и холодно.
И что жизнь на твоих глазах теряет смысл.
Я знаю, ты сильный. Ты отгонишь от себя настоящий мир и, возможно, даже заставить себя забыть.
Забыть, как однажды увидел Истину.
А ей будет все равно.
Однажды ты поймешь, что яда фактов не избежать. Что термины могут быть любыми, но суть не изменишь. Что среда - это среда, и даже если назвать ее четвергом, она будет средой.
Однажды ты поймешь, что впервые видишь этого человека, по ночам спящего в твоей постели.
Однажды ты поймешь, что мир насквозь пронизан космическим холодом и не имеет границ, а ты - так незначителен, что уже мертв.
Что ты дико устал.
Что тебе страшно и холодно.
И что жизнь на твоих глазах теряет смысл.
Я знаю, ты сильный. Ты отгонишь от себя настоящий мир и, возможно, даже заставить себя забыть.
Забыть, как однажды увидел Истину.
А ей будет все равно.
четверг, 02 апреля 2009
< b >
13
Слушай. Да, ты. Именно ты, я обращаюсь к тебе. Слушай.
Это голос с той стороны смерти, голос с той стороны тьмы, голос с той стороны, это голос с той... странно, что он слышен тебе, но раз так, то - слушай.
Он говорит "Привет."
Рваные тени, косо размазанные по белоснежной поверхности в противоположные стороны, музыка падающего снега. Где-то здесь ты слышишь голос существа, оставшегося в глубоком колодце. Голос скажет тебе, что ты должна сделать. И ты сделаешь все, что.
Не бойся голоса ночи, ночь – ничто. Die Nacht – nichts, le neant – non. Ночь не существует. Мрака нет. Есть только свет, и ты идешь на голос, голос света, другой стороны света.
Он расскажет. Огонь и дым, запах гнили и жилистые скользские пальцы, распадающиеся от слишком сильного сжатия на чьем-то горле - не здесь.
Здесь чисто, и только красная линия ведет тебя по снегу, красная линия впереди, красная нить на твоей шее, красная лента на твоем запястье, красная рамка на твоей фотографии, красная дорожка - твои следы.
Наверное, я бы даже спас тебя, если бы я не был мертв.
Твои сухие пальцы ломаются и шуршат, как бумага, а когда линия вздергивает тебя к свету - а света нет, свет - ничто, the light - lie... Ты падаешь, красивая кукла, ломая яркие крылья из солнечной соломы. Тишина, другая сторона крика, медленно опускается вниз и погружается в грязь. Болото улыбается и вздыхает под тонким слоем слепящего снега.
Солнце светит, светит выжигающе ярко, утро щурится тебе. Всё скроется, не бойся, никто, никто не узнает.
Ты - часть сущности, тебе выпало хранить голос, хранить уровень белого снега, слепящего света, другой стороны тьмы.
Ничто не нарушит абсолюта. Ничто не нарушит совершенства. Ничто не нарушит гладкости.
Ярко. Мокро. Грязно. Холодно. Спи. Все в порядке. Все в порядке.
Я помню, что такое вечность. Струна дрожит, но уверен голос.
GO TO 13
< break >
Снег никогда не растает.
< /b >
13
Слушай. Да, ты. Именно ты, я обращаюсь к тебе. Слушай.
Это голос с той стороны смерти, голос с той стороны тьмы, голос с той стороны, это голос с той... странно, что он слышен тебе, но раз так, то - слушай.
Он говорит "Привет."
Рваные тени, косо размазанные по белоснежной поверхности в противоположные стороны, музыка падающего снега. Где-то здесь ты слышишь голос существа, оставшегося в глубоком колодце. Голос скажет тебе, что ты должна сделать. И ты сделаешь все, что.
Не бойся голоса ночи, ночь – ничто. Die Nacht – nichts, le neant – non. Ночь не существует. Мрака нет. Есть только свет, и ты идешь на голос, голос света, другой стороны света.
Он расскажет. Огонь и дым, запах гнили и жилистые скользские пальцы, распадающиеся от слишком сильного сжатия на чьем-то горле - не здесь.
Здесь чисто, и только красная линия ведет тебя по снегу, красная линия впереди, красная нить на твоей шее, красная лента на твоем запястье, красная рамка на твоей фотографии, красная дорожка - твои следы.
Наверное, я бы даже спас тебя, если бы я не был мертв.
Твои сухие пальцы ломаются и шуршат, как бумага, а когда линия вздергивает тебя к свету - а света нет, свет - ничто, the light - lie... Ты падаешь, красивая кукла, ломая яркие крылья из солнечной соломы. Тишина, другая сторона крика, медленно опускается вниз и погружается в грязь. Болото улыбается и вздыхает под тонким слоем слепящего снега.
Солнце светит, светит выжигающе ярко, утро щурится тебе. Всё скроется, не бойся, никто, никто не узнает.
Ты - часть сущности, тебе выпало хранить голос, хранить уровень белого снега, слепящего света, другой стороны тьмы.
Ничто не нарушит абсолюта. Ничто не нарушит совершенства. Ничто не нарушит гладкости.
Ярко. Мокро. Грязно. Холодно. Спи. Все в порядке. Все в порядке.
Я помню, что такое вечность. Струна дрожит, но уверен голос.
GO TO 13
< break >
Снег никогда не растает.
< /b >
< b >
13
Слушай. Да, ты. Именно ты, я обращаюсь к тебе. Слушай.
Это голос с той стороны смерти, голос с той стороны тьмы, голос с той стороны, это голос с той... странно, что он слышен тебе, но раз так, то - слушай.
Он говорит "Привет."
Рваные тени, косо размазанные по белоснежной поверхности в противоположные стороны, музыка падающего снега. Где-то здесь ты слышишь голос существа, оставшегося в глубоком колодце. Голос скажет тебе, что ты должна сделать. И ты сделаешь все, что.
Не бойся голоса ночи, ночь – ничто. Die Nacht – nichts, le neant – non. Ночь не существует. Мрака нет. Есть только свет, и ты идешь на голос, голос света, другой стороны света.
Он расскажет. Огонь и дым, запах гнили и жилистые скользские пальцы, распадающиеся от слишком сильного сжатия на чьем-то горле - не здесь.
Здесь чисто, и только красная линия ведет тебя по снегу, красная линия впереди, красная нить на твоей шее, красная лента на твоем запястье, красная рамка на твоей фотографии, красная дорожка - твои следы.
Наверное, я бы даже спас тебя, если бы я не был мертв.
Твои сухие пальцы ломаются и шуршат, как бумага, а когда линия вздергивает тебя к свету - а света нет, свет - ничто, the light - lie... Ты падаешь, красивая кукла, ломая яркие крылья из солнечной соломы. Тишина, другая сторона крика, медленно опускается вниз и погружается в грязь. Болото улыбается и вздыхает под тонким слоем слепящего снега.
Солнце светит, светит выжигающе ярко, утро щурится тебе. Всё скроется, не бойся, никто, никто не узнает.
Ты - часть сущности, тебе выпало хранить голос, хранить уровень белого снега, слепящего света, другой стороны тьмы.
Ничто не нарушит абсолюта. Ничто не нарушит совершенства. Ничто не нарушит гладкости.
Ярко. Мокро. Грязно. Холодно. Спи. Все в порядке. Все в порядке.
Я помню, что такое вечность. Струна дрожит, но уверен голос.
GO TO 13
Снег никогда не растает.
< /b >
13
Слушай. Да, ты. Именно ты, я обращаюсь к тебе. Слушай.
Это голос с той стороны смерти, голос с той стороны тьмы, голос с той стороны, это голос с той... странно, что он слышен тебе, но раз так, то - слушай.
Он говорит "Привет."
Рваные тени, косо размазанные по белоснежной поверхности в противоположные стороны, музыка падающего снега. Где-то здесь ты слышишь голос существа, оставшегося в глубоком колодце. Голос скажет тебе, что ты должна сделать. И ты сделаешь все, что.
Не бойся голоса ночи, ночь – ничто. Die Nacht – nichts, le neant – non. Ночь не существует. Мрака нет. Есть только свет, и ты идешь на голос, голос света, другой стороны света.
Он расскажет. Огонь и дым, запах гнили и жилистые скользские пальцы, распадающиеся от слишком сильного сжатия на чьем-то горле - не здесь.
Здесь чисто, и только красная линия ведет тебя по снегу, красная линия впереди, красная нить на твоей шее, красная лента на твоем запястье, красная рамка на твоей фотографии, красная дорожка - твои следы.
Наверное, я бы даже спас тебя, если бы я не был мертв.
Твои сухие пальцы ломаются и шуршат, как бумага, а когда линия вздергивает тебя к свету - а света нет, свет - ничто, the light - lie... Ты падаешь, красивая кукла, ломая яркие крылья из солнечной соломы. Тишина, другая сторона крика, медленно опускается вниз и погружается в грязь. Болото улыбается и вздыхает под тонким слоем слепящего снега.
Солнце светит, светит выжигающе ярко, утро щурится тебе. Всё скроется, не бойся, никто, никто не узнает.
Ты - часть сущности, тебе выпало хранить голос, хранить уровень белого снега, слепящего света, другой стороны тьмы.
Ничто не нарушит абсолюта. Ничто не нарушит совершенства. Ничто не нарушит гладкости.
Ярко. Мокро. Грязно. Холодно. Спи. Все в порядке. Все в порядке.
Я помню, что такое вечность. Струна дрожит, но уверен голос.
GO TO 13
Снег никогда не растает.
< /b >
понедельник, 03 ноября 2008
О чем мы с вами поговорим сегодня?
А сегодня, мои неверные молчаливые тени, мы с вами поговорим о воровстве.
Кто-то. Кто же ты?
Ты, без сомнения, понимаешь меня. Ты тоже любишь тьму больше света. В тебе тоже живет это красное чудовище, голодное, неспокойное, ожидая своего шанса выплеснуться наружу. Запачкать чистый лист бумаги. Или экран монитора.
Вот только у твоего - нет этого шанса. Ты этого не умеешь. А я умею.
Ты мне завидуешь. Ты мной восторгаешься.
Спасибо. Я польщен.
*Б улыбается – обаятельной, обезоруживающей улыбкой - улыбкой L.*
Вот только, знаешь...
Я очень-очень не люблю, когда ко мне лишний раз прикасаются. Берут и прикасаются. Даже не спросив. Не предупредив.
Со мной нужно обращаться деликатно. Я сложный ребенок. У меня неадекватная реакция на вторжение в мою личную зону.
Хочется сразу оторвать руки. С хрустом. Резко, одним движением, обе.
А уж когда это делается так - то лучше начинать с пальцев. Руки - слишком быстро. А пальцев много, и каждый из них может сломаться в трех или даже более местах. Интересно, Кто-то, а сколько позвонков в твоем позвоночнике - как у всех, или там тоже просто набор осколков чужих, где-то под шумок ухваченных?
И еще...
Скажи мне, легко ли быть копией ДОБРОВОЛЬНО?
*Б странно скрипуче смеется, а затем вдруг резко умолкает*
Впрочем, что это я. Тебя же нет. Ты это доказал.
А сегодня, мои неверные молчаливые тени, мы с вами поговорим о воровстве.
Кто-то. Кто же ты?
Ты, без сомнения, понимаешь меня. Ты тоже любишь тьму больше света. В тебе тоже живет это красное чудовище, голодное, неспокойное, ожидая своего шанса выплеснуться наружу. Запачкать чистый лист бумаги. Или экран монитора.
Вот только у твоего - нет этого шанса. Ты этого не умеешь. А я умею.
Ты мне завидуешь. Ты мной восторгаешься.
Спасибо. Я польщен.
*Б улыбается – обаятельной, обезоруживающей улыбкой - улыбкой L.*
Вот только, знаешь...
Я очень-очень не люблю, когда ко мне лишний раз прикасаются. Берут и прикасаются. Даже не спросив. Не предупредив.
Со мной нужно обращаться деликатно. Я сложный ребенок. У меня неадекватная реакция на вторжение в мою личную зону.
Хочется сразу оторвать руки. С хрустом. Резко, одним движением, обе.
А уж когда это делается так - то лучше начинать с пальцев. Руки - слишком быстро. А пальцев много, и каждый из них может сломаться в трех или даже более местах. Интересно, Кто-то, а сколько позвонков в твоем позвоночнике - как у всех, или там тоже просто набор осколков чужих, где-то под шумок ухваченных?
И еще...
Скажи мне, легко ли быть копией ДОБРОВОЛЬНО?
*Б странно скрипуче смеется, а затем вдруг резко умолкает*
Впрочем, что это я. Тебя же нет. Ты это доказал.
О чем мы с вами поговорим сегодня?
А сегодня, мои неверные молчаливые тени, мы с вами поговорим о воровстве.
Кто-то. Кто же ты?
Ты, без сомнения, понимаешь меня. Ты тоже любишь тьму больше света. В тебе тоже живет это красное чудовище, голодное, неспокойное, ожидая своего шанса выплеснуться наружу. Запачкать чистый лист бумаги. Или экран монитора.
Вот только у твоего - нет этого шанса. Ты этого не умеешь. А я умею.
Ты мне завидуешь. Ты мной восторгаешься.
Спасибо. Я польщен.
*Б улыбается – обаятельной, обезоруживающей улыбкой - улыбкой L.*
Вот только, знаешь...
Я очень-очень не люблю, когда ко мне лишний раз прикасаются. Берут и прикасаются. Даже не спросив. Не предупредив.
Со мной нужно обращаться деликатно. Я сложный ребенок. У меня неадекватная реакция на вторжение в мою личную зону.
Хочется сразу оторвать руки. С хрустом. Резко, одним движением, обе.
А уж когда это делается так - то лучше начинать с пальцев. Руки - слишком быстро. А пальцев много, и каждый из них может сломаться в трех или даже более местах. Интересно, Кто-то, а сколько позвонков в твоем позвоночнике - как у всех, или там тоже просто набор осколков чужих, где-то под шумок ухваченных?
И еще...
Скажи мне, легко ли быть копией ДОБРОВОЛЬНО?
*Б странно скрипуче смеется, а затем вдруг резко умолкает*
Впрочем, что это я. Тебя же нет. Ты это доказал.
А сегодня, мои неверные молчаливые тени, мы с вами поговорим о воровстве.
Кто-то. Кто же ты?
Ты, без сомнения, понимаешь меня. Ты тоже любишь тьму больше света. В тебе тоже живет это красное чудовище, голодное, неспокойное, ожидая своего шанса выплеснуться наружу. Запачкать чистый лист бумаги. Или экран монитора.
Вот только у твоего - нет этого шанса. Ты этого не умеешь. А я умею.
Ты мне завидуешь. Ты мной восторгаешься.
Спасибо. Я польщен.
*Б улыбается – обаятельной, обезоруживающей улыбкой - улыбкой L.*
Вот только, знаешь...
Я очень-очень не люблю, когда ко мне лишний раз прикасаются. Берут и прикасаются. Даже не спросив. Не предупредив.
Со мной нужно обращаться деликатно. Я сложный ребенок. У меня неадекватная реакция на вторжение в мою личную зону.
Хочется сразу оторвать руки. С хрустом. Резко, одним движением, обе.
А уж когда это делается так - то лучше начинать с пальцев. Руки - слишком быстро. А пальцев много, и каждый из них может сломаться в трех или даже более местах. Интересно, Кто-то, а сколько позвонков в твоем позвоночнике - как у всех, или там тоже просто набор осколков чужих, где-то под шумок ухваченных?
И еще...
Скажи мне, легко ли быть копией ДОБРОВОЛЬНО?
*Б странно скрипуче смеется, а затем вдруг резко умолкает*
Впрочем, что это я. Тебя же нет. Ты это доказал.
вторник, 14 октября 2008
Чем объяснить необъяснимую ненависть?
Перехватывает дыхание от одного взгляда, мысли, слова, имени, буквы. От того, что кто-то живет. От звенящей тесности этой планеты для нас двоих.
Убить. Я знаю, что это единственное верное решение.
Единственное верное и безысходно невозможное решение.
Обреченность.
Ложка сухо, искусственно и насквозь лживо звенит, когда падает на пол. Ложки здесь алюминиевые. Пол здесь каменный.
Я ревную?...
Да, я ревную. Так, как умеют только опасные деспотичные асоциальные психи.
Но не тех, не то, не так и не к тому.
Раз-ру-ше-ни-е. По слогам, шепотом. Когда в твоих жилах течет яд вместо крови, очень сложно бывает, знаешь, не выпускать его наружу. Я совсем не такой прочный, как должен быть.
Но я выдержу, даже если придется заканчивать после смерти.
Теперь - сидеть и вонзать ногти в ладони, до крови, исступленно, отсчитывая про себя секунды, снова и снова начиная с начала. Боль успокаивает.
Кажется, я живой. Нет жизни без боли.
Перехватывает дыхание от одного взгляда, мысли, слова, имени, буквы. От того, что кто-то живет. От звенящей тесности этой планеты для нас двоих.
Убить. Я знаю, что это единственное верное решение.
Единственное верное и безысходно невозможное решение.
Обреченность.
Ложка сухо, искусственно и насквозь лживо звенит, когда падает на пол. Ложки здесь алюминиевые. Пол здесь каменный.
Я ревную?...
Да, я ревную. Так, как умеют только опасные деспотичные асоциальные психи.
Но не тех, не то, не так и не к тому.
Раз-ру-ше-ни-е. По слогам, шепотом. Когда в твоих жилах течет яд вместо крови, очень сложно бывает, знаешь, не выпускать его наружу. Я совсем не такой прочный, как должен быть.
Но я выдержу, даже если придется заканчивать после смерти.
Теперь - сидеть и вонзать ногти в ладони, до крови, исступленно, отсчитывая про себя секунды, снова и снова начиная с начала. Боль успокаивает.
Кажется, я живой. Нет жизни без боли.
Чем объяснить необъяснимую ненависть?
Перехватывает дыхание от одного взгляда, мысли, слова, имени, буквы. От того, что кто-то живет. От звенящей тесности этой планеты для нас двоих.
Убить. Я знаю, что это единственное верное решение.
Единственное верное и безысходно невозможное решение.
Обреченность.
Ложка сухо, искусственно и насквозь лживо звенит, когда падает на пол. Ложки здесь алюминиевые. Пол здесь каменный.
Я ревную?...
Да, я ревную. Так, как умеют только опасные деспотичные асоциальные психи.
Но не тех, не то, не так и не к тому.
Раз-ру-ше-ни-е. По слогам, шепотом. Когда в твоих жилах течет яд вместо крови, очень сложно бывает, знаешь, не выпускать его наружу. Я совсем не такой прочный, как должен быть.
Но я выдержу, даже если придется заканчивать после смерти.
Теперь - сидеть и вонзать ногти в ладони, до крови, исступленно, отсчитывая про себя секунды, снова и снова начиная с начала. Боль успокаивает.
Кажется, я живой. Нет жизни без боли.
Перехватывает дыхание от одного взгляда, мысли, слова, имени, буквы. От того, что кто-то живет. От звенящей тесности этой планеты для нас двоих.
Убить. Я знаю, что это единственное верное решение.
Единственное верное и безысходно невозможное решение.
Обреченность.
Ложка сухо, искусственно и насквозь лживо звенит, когда падает на пол. Ложки здесь алюминиевые. Пол здесь каменный.
Я ревную?...
Да, я ревную. Так, как умеют только опасные деспотичные асоциальные психи.
Но не тех, не то, не так и не к тому.
Раз-ру-ше-ни-е. По слогам, шепотом. Когда в твоих жилах течет яд вместо крови, очень сложно бывает, знаешь, не выпускать его наружу. Я совсем не такой прочный, как должен быть.
Но я выдержу, даже если придется заканчивать после смерти.
Теперь - сидеть и вонзать ногти в ладони, до крови, исступленно, отсчитывая про себя секунды, снова и снова начиная с начала. Боль успокаивает.
Кажется, я живой. Нет жизни без боли.
понедельник, 22 сентября 2008
Люди лгут, всегда - кто-то чаще, кто-то реже, кто-то больше, кто-то меньше. И только их кровь говорит правду.
Я никогда не видел достаточно твоей крови, тварь, чтобы услышать ее правду. И не увижу. Жаль. Очень жаль.
Впрочем, думаю, она такая же лживая, как и ты. Ты должен был суметь научить этому даже ее.
Но я знаю, когда-нибудь твое сердце заговорит. Пусть не я, но кто-нибудь еще заставит его говорить. Хотя я хотел бы вырвать его его из твоей груди сам. И слушать, как льется кровь, рассказывая мне всю-всю правду. Твоя густая темно-красная и такая восхитительная кровь.
Она ждет меня. Она пылает. Она зовет.
Пусть кто-нибудь еще придет, если уж я не знал, когда мог, куда мне надо идти.
Надеюсь, ты не сгниешь раньше.
Я никогда не видел достаточно твоей крови, тварь, чтобы услышать ее правду. И не увижу. Жаль. Очень жаль.
Впрочем, думаю, она такая же лживая, как и ты. Ты должен был суметь научить этому даже ее.
Но я знаю, когда-нибудь твое сердце заговорит. Пусть не я, но кто-нибудь еще заставит его говорить. Хотя я хотел бы вырвать его его из твоей груди сам. И слушать, как льется кровь, рассказывая мне всю-всю правду. Твоя густая темно-красная и такая восхитительная кровь.
Она ждет меня. Она пылает. Она зовет.
Пусть кто-нибудь еще придет, если уж я не знал, когда мог, куда мне надо идти.
Надеюсь, ты не сгниешь раньше.
Люди лгут, всегда - кто-то чаще, кто-то реже, кто-то больше, кто-то меньше. И только их кровь говорит правду.
Я никогда не видел достаточно твоей крови, тварь, чтобы услышать ее правду. И не увижу. Жаль. Очень жаль.
Впрочем, думаю, она такая же лживая, как и ты. Ты должен был суметь научить этому даже ее.
Но я знаю, когда-нибудь твое сердце заговорит. Пусть не я, но кто-нибудь еще заставит его говорить. Хотя я хотел бы вырвать его его из твоей груди сам. И слушать, как льется кровь, рассказывая мне всю-всю правду. Твоя густая темно-красная и такая восхитительная кровь.
Она ждет меня. Она пылает. Она зовет.
Пусть кто-нибудь еще придет, если уж я не знал, когда мог, куда мне надо идти.
Надеюсь, ты не сгниешь раньше.
Я никогда не видел достаточно твоей крови, тварь, чтобы услышать ее правду. И не увижу. Жаль. Очень жаль.
Впрочем, думаю, она такая же лживая, как и ты. Ты должен был суметь научить этому даже ее.
Но я знаю, когда-нибудь твое сердце заговорит. Пусть не я, но кто-нибудь еще заставит его говорить. Хотя я хотел бы вырвать его его из твоей груди сам. И слушать, как льется кровь, рассказывая мне всю-всю правду. Твоя густая темно-красная и такая восхитительная кровь.
Она ждет меня. Она пылает. Она зовет.
Пусть кто-нибудь еще придет, если уж я не знал, когда мог, куда мне надо идти.
Надеюсь, ты не сгниешь раньше.
суббота, 20 сентября 2008
- А у тебя в туалете кто-то соусом накапал...
- Это кровь.
- Гхм.. И ванной на кране...
- Это тоже кровь.
- ... Чья?
- Моя. Не думай об этом.
- Это кровь.
- Гхм.. И ванной на кране...
- Это тоже кровь.
- ... Чья?
- Моя. Не думай об этом.
пятница, 15 августа 2008
Это очень сложное искусство - идти по грани. Говорят, что все-все, кто делает это, рано или поздно срываются.
Идти по грани между правдой и ложью, между игрой и войной, между ненавистью и любовью, между нормой и безумием.
А грань тонка, как шелковая нить, остра, словно лезвие скальпеля, и все норовит резко дернуться под ногами, поймать тебя на свое острие и разрезать тебя пополам - ровно по позвоночнику, с характерным громким и влажным хрустом ломающихся позвонков. Отбросив одну половину тебя в одну сторону, а другую в другую. Но обе - вниз.
Кстати, все мои эксперименты показывают, что человек, разрезанный пополам, умирает.
Двойственность обжигает.
Обожгись. И ты узнаешь границы своего тела.
Там, где не больно - это уже не ты.
Сознание даже и в агонии всегда знает свои границы.
Гори, и ты тоже узнаешь.
Идти по грани между правдой и ложью, между игрой и войной, между ненавистью и любовью, между нормой и безумием.
А грань тонка, как шелковая нить, остра, словно лезвие скальпеля, и все норовит резко дернуться под ногами, поймать тебя на свое острие и разрезать тебя пополам - ровно по позвоночнику, с характерным громким и влажным хрустом ломающихся позвонков. Отбросив одну половину тебя в одну сторону, а другую в другую. Но обе - вниз.
Кстати, все мои эксперименты показывают, что человек, разрезанный пополам, умирает.
Двойственность обжигает.
Обожгись. И ты узнаешь границы своего тела.
Там, где не больно - это уже не ты.
Сознание даже и в агонии всегда знает свои границы.
Гори, и ты тоже узнаешь.
Это очень сложное искусство - идти по грани. Говорят, что все-все, кто делает это, рано или поздно срываются.
Идти по грани между правдой и ложью, между игрой и войной, между ненавистью и любовью, между нормой и безумием.
А грань тонка, как шелковая нить, остра, словно лезвие скальпеля, и все норовит резко дернуться под ногами, поймать тебя на свое острие и разрезать тебя пополам - ровно по позвоночнику, с характерным громким и влажным хрустом ломающихся позвонков. Отбросив одну половину тебя в одну сторону, а другую в другую. Но обе - вниз.
Кстати, все мои эксперименты показывают, что человек, разрезанный пополам, умирает.
Двойственность обжигает.
Обожгись. И ты узнаешь границы своего тела.
Там, где не больно - это уже не ты.
Сознание даже и в агонии всегда знает свои границы.
Гори, и ты тоже узнаешь.
Идти по грани между правдой и ложью, между игрой и войной, между ненавистью и любовью, между нормой и безумием.
А грань тонка, как шелковая нить, остра, словно лезвие скальпеля, и все норовит резко дернуться под ногами, поймать тебя на свое острие и разрезать тебя пополам - ровно по позвоночнику, с характерным громким и влажным хрустом ломающихся позвонков. Отбросив одну половину тебя в одну сторону, а другую в другую. Но обе - вниз.
Кстати, все мои эксперименты показывают, что человек, разрезанный пополам, умирает.
Двойственность обжигает.
Обожгись. И ты узнаешь границы своего тела.
Там, где не больно - это уже не ты.
Сознание даже и в агонии всегда знает свои границы.
Гори, и ты тоже узнаешь.
вторник, 15 июля 2008
У вас никогда не было впечатления, что на самом-то деле вы не существуете?...
Иногда я не узнаю себя в зеркале. В последнее время - все чаще.
В раме уже давно ничего не оставалось, а осколки все продолжали и продолжали разлетаться...
Люди в естественной среде обитания весьма забавны для внимательного исследователя. Но так бесполезны.
Хотя... Впрочем, тортик был вкусный. >)
Ненависть не является смертным грехом. Она ведь довольно сильно отличается от гнева.
Ненависть нельзя измерить. Причину ненависти нельзя понять.
Ненависть это запах, которым наполнен воздух. Ненависть это сила, которая движет звезды.
Есть люди, имена которых в воздухе пульсируют красным.
Есть люди, присутствие которых на этой планете не даёт спать по ночам и заставляет ногти глубоко впиваться в ладони.
Пальцы дрожат. Скальпель тонко поет и просится в дело.
Хочется чаю, крепкого, сладкого, хочется прислониться к холодному оконному стеклу горячим лбом и слушать грозу.
Но гроза была вчера, а сегодня ее уже нет.
Клубничное варенье - оно сладкое, даже немного чересчур, неправильной сладостью начинающейся гнили. Мне нравится этот вкус.
На белой простыне - клубничная кровь. Сладкая.
Она совсем как настоящая, и даже смывается - так же тяжело.
А там остались черные стены. Тихий скрежет. Разнообразные надписи на разных языках. Мертвенно-зеленый свет. И дверь с табличкой "Выход в реальность".
Она всегда заперта.
Для меня все такие двери всегда заперты.
Впрочем, мне это никогда не мешало. Я выйду.
Иногда я не узнаю себя в зеркале. В последнее время - все чаще.
В раме уже давно ничего не оставалось, а осколки все продолжали и продолжали разлетаться...
Люди в естественной среде обитания весьма забавны для внимательного исследователя. Но так бесполезны.
Хотя... Впрочем, тортик был вкусный. >)
Ненависть не является смертным грехом. Она ведь довольно сильно отличается от гнева.
Ненависть нельзя измерить. Причину ненависти нельзя понять.
Ненависть это запах, которым наполнен воздух. Ненависть это сила, которая движет звезды.
Есть люди, имена которых в воздухе пульсируют красным.
Есть люди, присутствие которых на этой планете не даёт спать по ночам и заставляет ногти глубоко впиваться в ладони.
Пальцы дрожат. Скальпель тонко поет и просится в дело.
Хочется чаю, крепкого, сладкого, хочется прислониться к холодному оконному стеклу горячим лбом и слушать грозу.
Но гроза была вчера, а сегодня ее уже нет.
Клубничное варенье - оно сладкое, даже немного чересчур, неправильной сладостью начинающейся гнили. Мне нравится этот вкус.
На белой простыне - клубничная кровь. Сладкая.
Она совсем как настоящая, и даже смывается - так же тяжело.
А там остались черные стены. Тихий скрежет. Разнообразные надписи на разных языках. Мертвенно-зеленый свет. И дверь с табличкой "Выход в реальность".
Она всегда заперта.
Для меня все такие двери всегда заперты.
Впрочем, мне это никогда не мешало. Я выйду.
У вас никогда не было впечатления, что на самом-то деле вы не существуете?...
Иногда я не узнаю себя в зеркале. В последнее время - все чаще.
В раме уже давно ничего не оставалось, а осколки все продолжали и продолжали разлетаться...
Люди в естественной среде обитания весьма забавны для внимательного исследователя. Но так бесполезны.
Хотя... Впрочем, тортик был вкусный. >)
Ненависть не является смертным грехом. Она ведь довольно сильно отличается от гнева.
Ненависть нельзя измерить. Причину ненависти нельзя понять.
Ненависть это запах, которым наполнен воздух. Ненависть это сила, которая движет звезды.
Есть люди, имена которых в воздухе пульсируют красным.
Есть люди, присутствие которых на этой планете не даёт спать по ночам и заставляет ногти глубоко впиваться в ладони.
Пальцы дрожат. Скальпель тонко поет и просится в дело.
Хочется чаю, крепкого, сладкого, хочется прислониться к холодному оконному стеклу горячим лбом и слушать грозу.
Но гроза была вчера, а сегодня ее уже нет.
Клубничное варенье - оно сладкое, даже немного чересчур, неправильной сладостью начинающейся гнили. Мне нравится этот вкус.
На белой простыне - клубничная кровь. Сладкая.
Она совсем как настоящая, и даже смывается - так же тяжело.
А там остались черные стены. Тихий скрежет. Разнообразные надписи на разных языках. Мертвенно-зеленый свет. И дверь с табличкой "Выход в реальность".
Она всегда заперта.
Для меня все такие двери всегда заперты.
Впрочем, мне это никогда не мешало. Я выйду.
Иногда я не узнаю себя в зеркале. В последнее время - все чаще.
В раме уже давно ничего не оставалось, а осколки все продолжали и продолжали разлетаться...
Люди в естественной среде обитания весьма забавны для внимательного исследователя. Но так бесполезны.
Хотя... Впрочем, тортик был вкусный. >)
Ненависть не является смертным грехом. Она ведь довольно сильно отличается от гнева.
Ненависть нельзя измерить. Причину ненависти нельзя понять.
Ненависть это запах, которым наполнен воздух. Ненависть это сила, которая движет звезды.
Есть люди, имена которых в воздухе пульсируют красным.
Есть люди, присутствие которых на этой планете не даёт спать по ночам и заставляет ногти глубоко впиваться в ладони.
Пальцы дрожат. Скальпель тонко поет и просится в дело.
Хочется чаю, крепкого, сладкого, хочется прислониться к холодному оконному стеклу горячим лбом и слушать грозу.
Но гроза была вчера, а сегодня ее уже нет.
Клубничное варенье - оно сладкое, даже немного чересчур, неправильной сладостью начинающейся гнили. Мне нравится этот вкус.
На белой простыне - клубничная кровь. Сладкая.
Она совсем как настоящая, и даже смывается - так же тяжело.
А там остались черные стены. Тихий скрежет. Разнообразные надписи на разных языках. Мертвенно-зеленый свет. И дверь с табличкой "Выход в реальность".
Она всегда заперта.
Для меня все такие двери всегда заперты.
Впрочем, мне это никогда не мешало. Я выйду.
пятница, 04 июля 2008
вторник, 10 июня 2008
суббота, 07 июня 2008
Воистину, нет в мире ничего интереснее чужих дневников и чужих старых писем, особенно когда ты не был свидетелем жизни писавших их людей и описанных там событий - но ты знаешь, видишь, к чему все эти события привели в итоге.
Это немного похоже на археологию, на кропотливое восстановление хрупкого, как сахар, скелета экстра-редкого динозавра, найденного в единичном экземпляре - и скелет точно все равно будет неполным, но догадаться-то кое-о-чем все-таки можно.
Это немного похоже на хакерский взлом, когда ты отгибаешь загнутые углы и находишь по вмятинам бумаги следы букв с выдранных страниц - и загибаешь все обратно, чтобы оставить все так же, как было...
Это немного похоже на анатомическое вскрытие - когда некоторые листы залиты чем-то буро-красным, некоторые скукожились, будучи намочены чем-то прозрачным, на вкус чуть соленым. Видимо, слезами.
Это немного похоже на убийство. Даже и не знаю, чем. >
Это немного похоже на археологию, на кропотливое восстановление хрупкого, как сахар, скелета экстра-редкого динозавра, найденного в единичном экземпляре - и скелет точно все равно будет неполным, но догадаться-то кое-о-чем все-таки можно.
Это немного похоже на хакерский взлом, когда ты отгибаешь загнутые углы и находишь по вмятинам бумаги следы букв с выдранных страниц - и загибаешь все обратно, чтобы оставить все так же, как было...
Это немного похоже на анатомическое вскрытие - когда некоторые листы залиты чем-то буро-красным, некоторые скукожились, будучи намочены чем-то прозрачным, на вкус чуть соленым. Видимо, слезами.
Это немного похоже на убийство. Даже и не знаю, чем. >
Воистину, нет в мире ничего интереснее чужих дневников и чужих старых писем, особенно когда ты не был свидетелем жизни писавших их людей и описанных там событий - но ты знаешь, видишь, к чему все эти события привели в итоге.
Это немного похоже на археологию, на кропотливое восстановление хрупкого, как сахар, скелета экстра-редкого динозавра, найденного в единичном экземпляре - и скелет точно все равно будет неполным, но догадаться-то кое-о-чем все-таки можно.
Это немного похоже на хакерский взлом, когда ты отгибаешь загнутые углы и находишь по вмятинам бумаги следы букв с выдранных страниц - и загибаешь все обратно, чтобы оставить все так же, как было...
Это немного похоже на анатомическое вскрытие - когда некоторые листы залиты чем-то буро-красным, некоторые скукожились, будучи намочены чем-то прозрачным, на вкус чуть соленым. Видимо, слезами.
Это немного похоже на убийство. Даже и не знаю, чем. >
Это немного похоже на археологию, на кропотливое восстановление хрупкого, как сахар, скелета экстра-редкого динозавра, найденного в единичном экземпляре - и скелет точно все равно будет неполным, но догадаться-то кое-о-чем все-таки можно.
Это немного похоже на хакерский взлом, когда ты отгибаешь загнутые углы и находишь по вмятинам бумаги следы букв с выдранных страниц - и загибаешь все обратно, чтобы оставить все так же, как было...
Это немного похоже на анатомическое вскрытие - когда некоторые листы залиты чем-то буро-красным, некоторые скукожились, будучи намочены чем-то прозрачным, на вкус чуть соленым. Видимо, слезами.
Это немного похоже на убийство. Даже и не знаю, чем. >